Уеду жить в Мордор
Название: Необратимое
Автор: Гэндальф Голубой, совратитель гномов
Бета: Джина Рицци и O*rly
Размер: 1849 слов
Пейринг: Хаширама/Тобирама
Категория: слэш
Жанр: ангст
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Тобирама изобрел технику воскрешения и использует ее, чтобы вернуть умершего брата.
Отказ от прав: все персонажи и мир Наруто принадлежит М. Кишимото
Когда это произошло, за окном стояла ночь. Техника была закончена! Проверена, испытана на предмет ошибок. Приготовления завершены.
Сердце гулко билось в груди. Тело не чувствовало усталости — лишь возбуждение. Скоро! Совсем скоро!.. Теперь должно получиться! Совсем скоро Хаширама будет снова рядом!
Тобирама никогда не думал, что переживет брата. Несмотря на всю безрассудность Хаширамы, тот был сильнее, опаснее и, хоть это иногда не было заметно, совсем не уступал в сообразительности своему младшему брату. Плюс великолепная способность к регенерации, которой у Тобирамы не было. Но даже если не брать это в расчет... Тобирама не надеялся на спокойную смерть от старости в окружении друзей и родных. Если на то пошло, у него и друзей-то особое не было, а из родных остался только брат. Тобирама был уверен, что умрет или на поле боя, пропустив удар или закрывая собой брата, или его смерть станет последствием каких-то интриг, расчетливых действий соперников или банального покушения. И это была бы нормальная, достойная смерть. А главное, она избавила бы от необходимости смотреть на то, как коченеет тело брата. Как его оденут в самую парадную одежду, положат в гроб и забьют крышку. Как нужно будет сказать что-то — невыполнимая задача, когда дышать-то получается через раз. Как вся деревня будет плакать, ведь умер их любимый хокаге, а ему самому, Тобираме, не оставят права ни на единую слезинку. А потом… Он наденет наряд хокаге и перестанет смотреть в зеркала — ведь в них можно будет увидеть, как непривычно и неправильно смотрится эта одежда. Тобирама начнет больше времени проводить в одиночестве — многие посчитают, что ответственность, сопутствующая титулу хокаге, усугубила его необщительность. Но дело будет вовсе не в этом... Тобирама станет меньше спать, ведь стоит только закрыть глаза — и увидишь навечно отпечатанный на веках образ, и сам сон тоже не принесет облегчения — ведь в каждом сне его будет преследовать Хаширама.
Он бы избежал всего этого, если бы умер первым, как и положено более слабому и менее значительному младшему брату. Но Хаширама, будучи слишком своевольным и непредсказуемым при жизни, даже этого ему не позволил.
Тело, состоящее из глиняной «оболочки» и трупа (в экспериментальном материале недостатка не было, даже несмотря на относительно спокойные времена) внутри, было идеальным. Как давно он мечтал прикоснуться к нему, не придумывая причин и оправданий? Не чтобы смазать целебной мазью новый шрам (о наличие которых брат постоянно забывал), поправить что-то в одежде или хотя бы потереть спину во время купания (предварительно состроив кислую мину и бросив, что «кто-то тут совсем как маленький»). Для того, кто давно оставил позади свое двадцатилетие, Хаширама был удивительно хорошо сложен: бугристые мышцы, прямая осанка, подтянутые бедра и ягодицы. Тобирама задрал водолазку, дотронулся до каждого шрама, вспоминая, где и при каких обстоятельствах они были получены. Он старательно искал изъяны, боясь ошибиться, но не находил. В точности, как запомнил. Тщательно воссозданное по фотографиям и услужливой памяти — хоть какой-то плюс того, что забыть абсолютно не получалось. Техника пока работала исправно.
Он был слишком возбужден, чтобы еще раз обдумать последствия своих действий. Слишком долго ждал этого момента. Тобирама делал все на автомате, давно придумав, испробовав, проверив и перепроверив. Дышать было тяжело, будто что-то сдавливало грудь. А в голову непрошено лезли обрывки мыслей, сменяя друг друга и смешивая воспоминания в один большой ком.
Тобирама помнил, как втайне заменил одеяние хокаге, сшитое по его меркам, на то, что носил брат — вдыхая родной запах, ему казалось, что Хаширама все еще рядом. И как расстроился, когда понял, что запах окончательно выветрился.
Помнил, как просил не выкидывать вещи брата. Как вечерами, наконец-то покончив с делами, перебирал их, тщательно рассматривал каждую мелочь, как гладил корешки и обложки книг.
Помнил, как взял зубную щетку Хаширамы вместо своей, как надевал после купания его юкату, а тело вытирал его полотенцем.
Осознание того, что это неправильно, больше его не тревожило — после смерти брата оно вообще стало казаться глупым и незначительным. Оно осталось там, в прошлом, когда еще юный, не достигший двадцати Тобирама, до крови закусывая губу и сгорая от стыда, дрочил в ванне, думая о старшем брате. Тогда и многими годами после он скорее отрезал бы себе язык, чем признался Хашираме в своих чувствах. Сейчас… Сейчас же Тобирама отдал бы все, чтобы только вернуть время, когда брат был жив. Вернуть, крепко обнять самого дорогого человека и, набрав в легкие побольше воздуха, во всем сознаться. Но где оно, то время? Осталось в прошлом. А где его самый любимый человек? Гниет в земле. Тобирама остался наедине с переполнившими его, но так и не высказанными чувствами, не имея возможности что-то исправить. Только вот мириться с этим он не собирался.
Тобирама, наверное, навсегда запомнит это — как в тело вернулась жизнь, как отрылись глаза, а на лице появилось непонимание вперемешку с удивлением. Как на него смотрел снова живой брат, а сам Тобирама поначалу забыл, как дышать. Как быстро и четко все объяснил, услышал в ответ резкое, словно пощечина: «Что ты наделал, Тобирама?!» Как поначалу ему было все равно, что думает брат, не то, что в старые времена. Но все и не могло быть как раньше — Тобирама изменился, перешагнул невидимую черту. Как он протянул руку, коснулся щеки брата. Подушечкой большого пальца провел по губам. Как, уловив испуг в глаза Хаширамы, но не остановившись, приблизился, коснулся губами чужих губ, таких желанных. Как сознание кольнуло что-то непонятное, предупреждающее, но он не обратил внимания. Как Хаширама хотел отстраниться, но не смог — это противоречило желанию Тобирамы, этого не позволила техника. Как он запустил руку под водолазку брата, трогая, ощупывая. Как перестал следить краем глаза за реакцией Хаширамы. Как губами коснулся уха, прочертил дорожку по шее. Как начал ощущать себя странно, сначала не понимая, в чем дело. Как руки и губы его постоянно двигались, касались, запоминали, но сам он не получал должного наслаждения. Как наваждение начало отпускать, Тобирама почувствовал, что желанное тело брата — холодное. Осознал, что глина — это лишь глина, и никакой технике, воскрешающей душу, не воскресить плоть. Как под ребрами застучало эхо наступившей катастрофы.
— Хватит, Тобирама, — Хаширама произнес это не зло, вовсе нет. А как-то очень устало. С лица пропало удивление, но там не появилось ни гнева, ни осознания ужасной правды. Лишь эта непонятная усталость и печаль. Будто…
Пальцы задрожали. Тобирама продолжал трогать и целовать брата, но как-то нервно, дергано. Он не чувствовал возбуждения, радости или облегчения. Только растерянность — его мир в эти самые минуты в очередной раз переворачивался с ног на голову. Цели становились абсурдными, а мечты — недостижимыми. До Тобирамы наконец-то начало доходить понимание того, что смерть Хаширамы — это действительно необратимо. Отчаяние завладевало им, но он пытался сопротивляться этому чувству. Хотел доказать себе, что все было не зря — он же получил именно то, что хотел! Исступленно целуя Хашираму, Тобирама боролся с самим собой. Боролся и проигрывал.
— Хватит, Тобирама! — резкий, непреклонный тон. Такой щемяще-родной. Хаширама схватил брата за запястья, крепко сдавив. — Для этого слишком поздно…
— Поздно? — Тобирама поднял голову и встретился глазами с братом. С его спокойным, но твердым взглядом. Когда Хаширама смотрел так, Тобирама забывал, как дышать, и сразу резко вспоминал, кто здесь старший. Но сейчас от этого взгляда стало слишком больно. Тобирама чувствовал: то, что поддерживало его после смерти брата, рушится. Он жил благодаря надежде на эту технику. Заставил поверить себя в то, что все возможно, что больше ему нечего бояться, что каким бы сумасшествием это ни было, он пойдет до конца. Но вот техника завершена, перед ним и полностью в его власти брат. Снова живой давно мертвый брат. И что же делает Тобирама? Просто с отчаянием смотрит ему в лицо, чувствуя, как внутри разверзлась бездна и пожирает его. Теперь это действительно конец.
Сознание уплывало, внутри все бурлило и умирало. Секунда-две — и напряжение достигло пика, вырвавшись наружу вместе с огромным потоком чакры. Приборы, свитки, куски неиспользованной глины, стекла… Да что там! Каменная кладка треснула, и крошево полетело во все стороны. Вот уже вместо дома — одни развалины. Все сметено тем, что слишком долго копилось внутри и наконец-то вырвалось наружу. Но это был не конец — все вокруг начало покрываться тонким слоем инея. Казалось, что даже воздух стал замерзать. Тобирама не чувствовал этого — он был здесь и не здесь одновременно. Не видел, не слышал, не чувствовал. Если бы он чего-то и хотел сейчас, то только умереть. Но он ничего не хотел…
Ледяную тишину разорвал звук пощечины. Кровь прилила к голове, и Тобирама очнулся. Вернулись способности чувствовать, видеть и слышать.
— Ну, ну, хватит, — сознание прояснилось. Хаширама обнял его и успокаивающе гладил по спине. Странно: даже не чувствуя исходящего от чужого тела тепла Тобирама начал успокаиваться. В объятиях брата было легко и уютно. Все произошедшее вдруг отчетливо и ясно показалось ему абсолютным помешательством, глупостью, блажью. Кошмаром, который наконец-то завершился. Стало одновременно мучительно больно и сладко-спокойно на душе. Тобирама уткнулся лбом в чужое плечо и расслабился в руках брата. Хаширама не сердился, и это почему-то казалось сейчас самым важным. Как в детстве, когда что-то плохое совершал не Хаширама, а сам Тобирама. Тогда важно было не что скажет отец или члены клана, закатят ли ему взбучку или он отделается легким выговором, а будет ли сердиться брат.
Они сидели так, обнявшись, довольно, долго. Возможно, даже час — Тобирама не мог сказать точно. А потом Хаширама отстранился.
— Я… я, брат… — Тобирама почувствовал потребность все сказать, объяснить и признаться наконец. Ему казалось, что если не сделать этого сейчас, то он никогда не придет в норму, не избавиться от мыслей о том, что все еще можно изменить. Но слова давались с трудом, застревали где-то в горле и не желали выходить.
— Не пытайся, я знаю, — Хаширама грустно улыбнулся. — И… мне, кажется, пора…
Тобирама не сразу заметил, что Хаширама буквально начал рассыпаться. Сначала глина дала одну трещину. Та стала расползаться в длину и ширину, причудливо изгибаясь. Кусочки глины отваливались целиком или осыпались мелким песком. Затвердевший глиняный кокон разрушался вместе с самой техникой.
А на осыпающихся губах до самого последнего момента играла печальная улыбка. Прежде чем исчезнуть, они едва заметно разомкнулись, прошептав одну фразу. Сердце Тобирамы пропустило удар. Это было слишком! Он не мог поверить, что правильно расслышал. Ведь это было бы… просто невозможно и очень страшно. Но на осыпающемся лице, с каждой секундой терявшем свои черты, не было ни намека на насмешку. Хаширама не шутил. И Тобирама продолжал смотреть на брата, в последний раз запоминая каждую линию. Смотрел, сначала не веря и не осознавая. Смотрел… Пока и само лицо не исчезло, не превратились в то, чем было изначально. Пока последняя песчинка не коснулась земли и с глухим стуком не упало тело, до этого заключенное в глину. Пока Тобирама не остался совсем один. Среди развалин, кучки перетертой в песок глины, уносимой ветром, и тела какого-то шиноби. Один среди зябкой пустоты одиночества. Теперь уж совершенно точно. Один. Отныне и до самой смерти.
Рассветало. Лучи поднимающегося солнца больно резали глаза. Тобирама смежил веки. По щеке скатилась слеза. Дышалось тяжело, но все же дышалось. То неведомое «что-то», сдавливавшее грудь, исчезло. Все тело было слабым, измученным, будто после продолжительной и очень опасной миссии. Зато разум чист и не затуманен.
Тобирама знал, что сулит ему этот рассвет — его ждал трудный день. Длинная череда из наполненных одиночеством дней. Но, похоже, он справится. Ведь его невыносимый брат умудрился вернуть тот стержень, что помогал Тобираме жить дальше, в изначальное состояние всего одной фразой. Возможно, насквозь лживой, но отчаянно горькой и сладкой. И даже если на самом деле в ней не было того, что он хотел и боялся услышать, Тобирама будет помнить и жить дальше. Жить и помнить.
Загадка без ответа. Возможность простить себя… Один из самых эгоистичных поступков Хаширамы.
— Я тоже тебя любил, Тобирама.
Автор: Гэндальф Голубой, совратитель гномов
Бета: Джина Рицци и O*rly
Размер: 1849 слов
Пейринг: Хаширама/Тобирама
Категория: слэш
Жанр: ангст
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Тобирама изобрел технику воскрешения и использует ее, чтобы вернуть умершего брата.
Отказ от прав: все персонажи и мир Наруто принадлежит М. Кишимото
Когда это произошло, за окном стояла ночь. Техника была закончена! Проверена, испытана на предмет ошибок. Приготовления завершены.
Сердце гулко билось в груди. Тело не чувствовало усталости — лишь возбуждение. Скоро! Совсем скоро!.. Теперь должно получиться! Совсем скоро Хаширама будет снова рядом!
Тобирама никогда не думал, что переживет брата. Несмотря на всю безрассудность Хаширамы, тот был сильнее, опаснее и, хоть это иногда не было заметно, совсем не уступал в сообразительности своему младшему брату. Плюс великолепная способность к регенерации, которой у Тобирамы не было. Но даже если не брать это в расчет... Тобирама не надеялся на спокойную смерть от старости в окружении друзей и родных. Если на то пошло, у него и друзей-то особое не было, а из родных остался только брат. Тобирама был уверен, что умрет или на поле боя, пропустив удар или закрывая собой брата, или его смерть станет последствием каких-то интриг, расчетливых действий соперников или банального покушения. И это была бы нормальная, достойная смерть. А главное, она избавила бы от необходимости смотреть на то, как коченеет тело брата. Как его оденут в самую парадную одежду, положат в гроб и забьют крышку. Как нужно будет сказать что-то — невыполнимая задача, когда дышать-то получается через раз. Как вся деревня будет плакать, ведь умер их любимый хокаге, а ему самому, Тобираме, не оставят права ни на единую слезинку. А потом… Он наденет наряд хокаге и перестанет смотреть в зеркала — ведь в них можно будет увидеть, как непривычно и неправильно смотрится эта одежда. Тобирама начнет больше времени проводить в одиночестве — многие посчитают, что ответственность, сопутствующая титулу хокаге, усугубила его необщительность. Но дело будет вовсе не в этом... Тобирама станет меньше спать, ведь стоит только закрыть глаза — и увидишь навечно отпечатанный на веках образ, и сам сон тоже не принесет облегчения — ведь в каждом сне его будет преследовать Хаширама.
Он бы избежал всего этого, если бы умер первым, как и положено более слабому и менее значительному младшему брату. Но Хаширама, будучи слишком своевольным и непредсказуемым при жизни, даже этого ему не позволил.
Тело, состоящее из глиняной «оболочки» и трупа (в экспериментальном материале недостатка не было, даже несмотря на относительно спокойные времена) внутри, было идеальным. Как давно он мечтал прикоснуться к нему, не придумывая причин и оправданий? Не чтобы смазать целебной мазью новый шрам (о наличие которых брат постоянно забывал), поправить что-то в одежде или хотя бы потереть спину во время купания (предварительно состроив кислую мину и бросив, что «кто-то тут совсем как маленький»). Для того, кто давно оставил позади свое двадцатилетие, Хаширама был удивительно хорошо сложен: бугристые мышцы, прямая осанка, подтянутые бедра и ягодицы. Тобирама задрал водолазку, дотронулся до каждого шрама, вспоминая, где и при каких обстоятельствах они были получены. Он старательно искал изъяны, боясь ошибиться, но не находил. В точности, как запомнил. Тщательно воссозданное по фотографиям и услужливой памяти — хоть какой-то плюс того, что забыть абсолютно не получалось. Техника пока работала исправно.
Он был слишком возбужден, чтобы еще раз обдумать последствия своих действий. Слишком долго ждал этого момента. Тобирама делал все на автомате, давно придумав, испробовав, проверив и перепроверив. Дышать было тяжело, будто что-то сдавливало грудь. А в голову непрошено лезли обрывки мыслей, сменяя друг друга и смешивая воспоминания в один большой ком.
Тобирама помнил, как втайне заменил одеяние хокаге, сшитое по его меркам, на то, что носил брат — вдыхая родной запах, ему казалось, что Хаширама все еще рядом. И как расстроился, когда понял, что запах окончательно выветрился.
Помнил, как просил не выкидывать вещи брата. Как вечерами, наконец-то покончив с делами, перебирал их, тщательно рассматривал каждую мелочь, как гладил корешки и обложки книг.
Помнил, как взял зубную щетку Хаширамы вместо своей, как надевал после купания его юкату, а тело вытирал его полотенцем.
Осознание того, что это неправильно, больше его не тревожило — после смерти брата оно вообще стало казаться глупым и незначительным. Оно осталось там, в прошлом, когда еще юный, не достигший двадцати Тобирама, до крови закусывая губу и сгорая от стыда, дрочил в ванне, думая о старшем брате. Тогда и многими годами после он скорее отрезал бы себе язык, чем признался Хашираме в своих чувствах. Сейчас… Сейчас же Тобирама отдал бы все, чтобы только вернуть время, когда брат был жив. Вернуть, крепко обнять самого дорогого человека и, набрав в легкие побольше воздуха, во всем сознаться. Но где оно, то время? Осталось в прошлом. А где его самый любимый человек? Гниет в земле. Тобирама остался наедине с переполнившими его, но так и не высказанными чувствами, не имея возможности что-то исправить. Только вот мириться с этим он не собирался.
Тобирама, наверное, навсегда запомнит это — как в тело вернулась жизнь, как отрылись глаза, а на лице появилось непонимание вперемешку с удивлением. Как на него смотрел снова живой брат, а сам Тобирама поначалу забыл, как дышать. Как быстро и четко все объяснил, услышал в ответ резкое, словно пощечина: «Что ты наделал, Тобирама?!» Как поначалу ему было все равно, что думает брат, не то, что в старые времена. Но все и не могло быть как раньше — Тобирама изменился, перешагнул невидимую черту. Как он протянул руку, коснулся щеки брата. Подушечкой большого пальца провел по губам. Как, уловив испуг в глаза Хаширамы, но не остановившись, приблизился, коснулся губами чужих губ, таких желанных. Как сознание кольнуло что-то непонятное, предупреждающее, но он не обратил внимания. Как Хаширама хотел отстраниться, но не смог — это противоречило желанию Тобирамы, этого не позволила техника. Как он запустил руку под водолазку брата, трогая, ощупывая. Как перестал следить краем глаза за реакцией Хаширамы. Как губами коснулся уха, прочертил дорожку по шее. Как начал ощущать себя странно, сначала не понимая, в чем дело. Как руки и губы его постоянно двигались, касались, запоминали, но сам он не получал должного наслаждения. Как наваждение начало отпускать, Тобирама почувствовал, что желанное тело брата — холодное. Осознал, что глина — это лишь глина, и никакой технике, воскрешающей душу, не воскресить плоть. Как под ребрами застучало эхо наступившей катастрофы.
— Хватит, Тобирама, — Хаширама произнес это не зло, вовсе нет. А как-то очень устало. С лица пропало удивление, но там не появилось ни гнева, ни осознания ужасной правды. Лишь эта непонятная усталость и печаль. Будто…
Пальцы задрожали. Тобирама продолжал трогать и целовать брата, но как-то нервно, дергано. Он не чувствовал возбуждения, радости или облегчения. Только растерянность — его мир в эти самые минуты в очередной раз переворачивался с ног на голову. Цели становились абсурдными, а мечты — недостижимыми. До Тобирамы наконец-то начало доходить понимание того, что смерть Хаширамы — это действительно необратимо. Отчаяние завладевало им, но он пытался сопротивляться этому чувству. Хотел доказать себе, что все было не зря — он же получил именно то, что хотел! Исступленно целуя Хашираму, Тобирама боролся с самим собой. Боролся и проигрывал.
— Хватит, Тобирама! — резкий, непреклонный тон. Такой щемяще-родной. Хаширама схватил брата за запястья, крепко сдавив. — Для этого слишком поздно…
— Поздно? — Тобирама поднял голову и встретился глазами с братом. С его спокойным, но твердым взглядом. Когда Хаширама смотрел так, Тобирама забывал, как дышать, и сразу резко вспоминал, кто здесь старший. Но сейчас от этого взгляда стало слишком больно. Тобирама чувствовал: то, что поддерживало его после смерти брата, рушится. Он жил благодаря надежде на эту технику. Заставил поверить себя в то, что все возможно, что больше ему нечего бояться, что каким бы сумасшествием это ни было, он пойдет до конца. Но вот техника завершена, перед ним и полностью в его власти брат. Снова живой давно мертвый брат. И что же делает Тобирама? Просто с отчаянием смотрит ему в лицо, чувствуя, как внутри разверзлась бездна и пожирает его. Теперь это действительно конец.
Сознание уплывало, внутри все бурлило и умирало. Секунда-две — и напряжение достигло пика, вырвавшись наружу вместе с огромным потоком чакры. Приборы, свитки, куски неиспользованной глины, стекла… Да что там! Каменная кладка треснула, и крошево полетело во все стороны. Вот уже вместо дома — одни развалины. Все сметено тем, что слишком долго копилось внутри и наконец-то вырвалось наружу. Но это был не конец — все вокруг начало покрываться тонким слоем инея. Казалось, что даже воздух стал замерзать. Тобирама не чувствовал этого — он был здесь и не здесь одновременно. Не видел, не слышал, не чувствовал. Если бы он чего-то и хотел сейчас, то только умереть. Но он ничего не хотел…
Ледяную тишину разорвал звук пощечины. Кровь прилила к голове, и Тобирама очнулся. Вернулись способности чувствовать, видеть и слышать.
— Ну, ну, хватит, — сознание прояснилось. Хаширама обнял его и успокаивающе гладил по спине. Странно: даже не чувствуя исходящего от чужого тела тепла Тобирама начал успокаиваться. В объятиях брата было легко и уютно. Все произошедшее вдруг отчетливо и ясно показалось ему абсолютным помешательством, глупостью, блажью. Кошмаром, который наконец-то завершился. Стало одновременно мучительно больно и сладко-спокойно на душе. Тобирама уткнулся лбом в чужое плечо и расслабился в руках брата. Хаширама не сердился, и это почему-то казалось сейчас самым важным. Как в детстве, когда что-то плохое совершал не Хаширама, а сам Тобирама. Тогда важно было не что скажет отец или члены клана, закатят ли ему взбучку или он отделается легким выговором, а будет ли сердиться брат.
Они сидели так, обнявшись, довольно, долго. Возможно, даже час — Тобирама не мог сказать точно. А потом Хаширама отстранился.
— Я… я, брат… — Тобирама почувствовал потребность все сказать, объяснить и признаться наконец. Ему казалось, что если не сделать этого сейчас, то он никогда не придет в норму, не избавиться от мыслей о том, что все еще можно изменить. Но слова давались с трудом, застревали где-то в горле и не желали выходить.
— Не пытайся, я знаю, — Хаширама грустно улыбнулся. — И… мне, кажется, пора…
Тобирама не сразу заметил, что Хаширама буквально начал рассыпаться. Сначала глина дала одну трещину. Та стала расползаться в длину и ширину, причудливо изгибаясь. Кусочки глины отваливались целиком или осыпались мелким песком. Затвердевший глиняный кокон разрушался вместе с самой техникой.
А на осыпающихся губах до самого последнего момента играла печальная улыбка. Прежде чем исчезнуть, они едва заметно разомкнулись, прошептав одну фразу. Сердце Тобирамы пропустило удар. Это было слишком! Он не мог поверить, что правильно расслышал. Ведь это было бы… просто невозможно и очень страшно. Но на осыпающемся лице, с каждой секундой терявшем свои черты, не было ни намека на насмешку. Хаширама не шутил. И Тобирама продолжал смотреть на брата, в последний раз запоминая каждую линию. Смотрел, сначала не веря и не осознавая. Смотрел… Пока и само лицо не исчезло, не превратились в то, чем было изначально. Пока последняя песчинка не коснулась земли и с глухим стуком не упало тело, до этого заключенное в глину. Пока Тобирама не остался совсем один. Среди развалин, кучки перетертой в песок глины, уносимой ветром, и тела какого-то шиноби. Один среди зябкой пустоты одиночества. Теперь уж совершенно точно. Один. Отныне и до самой смерти.
Рассветало. Лучи поднимающегося солнца больно резали глаза. Тобирама смежил веки. По щеке скатилась слеза. Дышалось тяжело, но все же дышалось. То неведомое «что-то», сдавливавшее грудь, исчезло. Все тело было слабым, измученным, будто после продолжительной и очень опасной миссии. Зато разум чист и не затуманен.
Тобирама знал, что сулит ему этот рассвет — его ждал трудный день. Длинная череда из наполненных одиночеством дней. Но, похоже, он справится. Ведь его невыносимый брат умудрился вернуть тот стержень, что помогал Тобираме жить дальше, в изначальное состояние всего одной фразой. Возможно, насквозь лживой, но отчаянно горькой и сладкой. И даже если на самом деле в ней не было того, что он хотел и боялся услышать, Тобирама будет помнить и жить дальше. Жить и помнить.
Загадка без ответа. Возможность простить себя… Один из самых эгоистичных поступков Хаширамы.
— Я тоже тебя любил, Тобирама.
@темы: texts
-
-
19.02.2024 в 18:23Check out these greatest tactics for Site promotion:
https://telegra.ph/Prodvizhenie-sajta-ssylkami-Narashchivanie-ssylok-871800-12-05
https://telegra.ph/Prodvizhenie-sajta-ssylkami-Kak-vybrat-ssylki-174053-12-05
https://telegra.ph/Prodvizhenie-sajta-ssylkami-Obmen-ssylkami-dlya-prodvizheniya-sajta-759884-12-05
https://telegra.ph/Prodvizhenie-sajta-ssylkami-Kak-rabotayu-ssylki-206566-12-05
https://telegra.ph/Prodvizhenie-sajta-ssylkami-Zakupka-ssylok-miralinks-772777-12-05
If fascinated, write to PM and e book early access